- Поставить закладку
- Посмотреть закладки
Правовое ограничение
государственной власти как необходимое условие
конституционной стабильности
Основной доминантой современного конституционного правопонимания должно стать осмысление интеграционной роли конституции, ее дуалистической природы, двойного политико-правового предназначения в обществе и государстве. Кандидат юридических наук, доцент Национальной юридической академии Украины им. Ярослава Мудрого (г. Харьков) Ф. Вениславский проанализировал, каким образом правовое ограничение государства, его органов и должностных лиц влияет на обеспечение конституционной стабильности в государстве и обществе в целом.
Социальная ценность конституции как основного закона и государства, и общества проявляется прежде всего в ее особой юридической природе и особом политико-правовом предназначении. Основополагающее значение конституции и для человека, и для институтов гражданского общества состоит в том, что именно она на высшем юридическом уровне закрепляет основные права и свободы человека и гражданина, их гарантии, а также устанавливает правовые пределы государственно-властной деятельности, вне которых находится сфера частных интересов, свободная от государственного влияния. Вместе с тем конституция имеет существенное ценностное значение и для государства, поскольку не только закрепляет систему организации государственной власти, формы и методы взаимоотношений властных структур, но и устанавливает конституционные обязанности граждан, а также случаи и основания возможного ограничения их прав и свобод, чем фактически определяет и пределы частной свободы. Поэтому основной доминантой современного конституционного правопонимания должно стать осмысление интеграционной роли конституции /1/, ее дуалистической природы, двойного политико-правового предназначения в обществе и государстве.
Прежде всего необходимо отметить, что в любом демократическом государстве содержание и форма взаимоотношений в системе «человек — общество — государство» относятся к центральным проблемам всего конституционно-правового регулирования. И именно от решения данных вопросов существенным образом зависит стабильность конституционного строя, важнейшими составными элементами которого являются:
а) гуманистический правовой статус личности;
б) свободная деятельность институтов гражданского общества;
в) демократические принципы формирования, организации и функционирования государственной власти, взаимодействие различных ее органов;
г) правовое ограничение государственных органов.
Функционирование всего государственного механизма в строгом соответствии с данными основоположными идеями, нашедшими формальное юридическое закрепление в конкретных конституционных нормах, наличие действенных средств гражданского контроля за властью является необходимой предпосылкой эффективности конституционного регулирования в целом, важным средством установления в государстве и обществе режима конституционной законности и правопорядка.
Учитывая изложенное, представляется необходимым проанализировать, каким же образом правовое ограничение государства, его органов и должностных лиц влияет на обеспечение конституционной стабильности в государстве и обществе в целом. При этом следует отметить, что, несмотря на ряд существующих исследований, посвященных отдельным аспектам ограничения государства правом /2/, его влияние на обеспечение конституционной стабильности все еще остается малоизученным, что свидетельствует не только о научной актуальности, но и о существенной практической значимости данной проблемы.
Исследователи обоснованно отмечают, что утверждение начал правового государства является одним из основных направлений правового прогресса. Это означает, что политическая власть ставится под эгиду права, под его контроль и, следовательно, должна функционировать в качестве государственной власти в рамках всех институтов государства и права, в сочетании и взаимодействии со всеми институтами гражданского общества /3/. Любое же правовое регулирование власти означает ее упорядочение, что, с одной стороны, предусматривает организационное и содержательное укрепление властных институтов, наделение их гарантированной компетенцией, а с другой — ограничение власти определенной системой правил, установлением ее обязанностей. Вне пределов полномочий государственной власти существует сфера саморегуляции гражданского общества и сфера жизнедеятельности человека, свободные от государственно-властного вмешательства /4/. Тот же факт, что под влиянием государственной власти находится много сфер общественной жизни, никоим образом не свидетельствует о том, что она не имеет границ. Наоборот, ряд социальных факторов, преодолеть которые власть не в состоянии, свидетельствуют о том, что вне ее пределов существует достаточно обширная сфера общественных отношений, свободных от политической власти /5/. Прежде всего это сфера частной свободы человека и сфера свободной деятельности институтов гражданского общества, на которые государство не имеет права произвольно посягать ни при каких обстоятельствах. Все же допустимые возможности государственной власти ограничивать данную свободу должны быть установлены исключительно на конституционном уровне и любому расширительному толкованию подлежать не могут.
Таким образом, достижение конституционной стабильности, установление баланса социальных интересов предусматривает не только одностороннее регулятивно-правовое воздействие государства на общество, но и обратное сдерживающее влияние со стороны общества на публичную политическую власть /6/. Вместе с тем, как отмечают ученые, по своей сущности природа государства всегда трансгрессивна: оно почти всегда проявляет склонность своих властных прерогатив к самовозрастанию и расширению полномочий. В интересах же общества, наоборот, максимальное ограничение государственной власти, недопущение с ее стороны произвола и ограничение ее вмешательства в сферу частных интересов /7/, поскольку «постоянное стремление государственной власти подчинить себе общество вызывает обратную реакцию, проявляющуюся в попытках поставить государство под контроль права» /8/. Ведь сущностью всего современного конституционализма является комплекс идей, принципов и порядка деятельности государства и общества, основанных на простой концепции о том, что власть государства базируется на праве (конституции) и одновременно конституцией ограничена /9/. В связи с этим С.С. Алексеев писал, что в условиях демократии главное заключается в том, что объективное (позитивное) право перестает быть своего рода придатком государственной власти, оно как бы «меняется местами» с государством: утверждается верховенство права, и оно возвышается над государственной властью; это и есть то, что понимается под правовым государством /10/. Поэтому именно связанность государства правом является необходимой и обязательной предпосылкой конституционной стабильности.
Исследование правовых пределов государственно-властной деятельности прежде всего предполагает необходимость выяснить, что же именно является основанием для их объективного определения. На наш взгляд, методологические предпосылки решения данного вопроса необходимо искать в политико-правовых основах соотношения народного и государственного суверенитета, поскольку сегодня общепризнанным является утверждение о первичности и определяющем значении именно суверенитета народа /11/. Народ через демократические процедуры легитимации власти наделяет ее частью соответствующие государственные органы. Иными словами, он делегирует им часть своей суверенной власти, тем самым добровольно ограничивая собственную свободу. Но при этом общество делегирует государству ровно столько власти, сколько этого требуют сами общественные интересы. Поэтому для государства и его органов власть является обязанностью, а не правом, и они в своей деятельности обязаны руководствоваться специально-разрешительным принципом правового регулирования, суть которого выражается формулой «разрешено только то, что прямо предусмотрено законом». Соответственно, органы народного представительства не могут, не имеют права преступить границ вверенной им народом власти. Совершение же ими действий в пределах компетенции, но не предусмотренным способом, в непредусмотренной законом форме, или с выходом за пределы компетенции является основанием для признания таких действий и правовых актов, принятых в процессе их осуществления, неправомерными и незаконными, и, соответственно, основанием для привлечения таких субъектов к конституционно-правовой ответственности. Право приобретает реальную силу ограничить власть, связать государство в пользу своих граждан, потому что его авторитет опирается на авторитет народа. Этот авторитет подкреплен политической ответственностью власти перед народом через периодические свободные выборы, через участие граждан в реальном осуществлении государственной политики и управлении государством /12/.
Следует отметить, что уже сам факт наличия в государстве конституции, закрепление в ней системы общечеловеческих ценностей и демократических принципов свидетельствует о достаточно высоком уровне развития гражданского общества, поскольку именно оно прежде всего заинтересовано в конституционном закреплении объективных правовых границ всей государственно-властной деятельности. Конституция становится реальным фактором социального регулирования процессов модернизации и трансформации правовой системы. От того, насколько последовательно будут проводиться в жизнь ключевые конституционные принципы, зависит будущее конституционализма /13/. Более того, реальный демократический процесс всегда предполагает наличие двух основоположных функций: а) реализация власти; б) ограничение власти. Именно в этом отражается вся специфика демократии, поскольку любое иное государство (не демократическое) всегда действует по принципу экспансии, а его целью является сама власть. Демократия же является единственной формой осуществления власти, которая несет ограничительный принцип /14/. Критическое осмысление политико-правовых реалий всегда должно соотноситься с требованиями соблюдения конституционных границ при осуществлении государственной власти во всех ее проявлениях. Необходимо формировать ценности отечественного конституционализма в широких слоях общества и среди государственных и муниципальных служащих, для которых мерилом законности их поведения, особенно в сфере публичной деятельности, должна выступать конституция, ее максимы и императивы /15/. Поэтому правовое ограничение власти, с одной стороны, следует рассматривать как закономерный результат демократических основ ее организации и функционирования, а с другой — как некий предохранитель, не позволяющий государству и его органам посягать на демократические ценности общества, обеспечивающий конституционную законность и, как следствие, конституционную стабильность в целом.
Вторым объективным ограничителем государственной власти, на наш взгляд, необходимо признать природные и неотъемлемые права и свободы человека и гражданина, поскольку, как свидетельствует практика демократических государств, их реальное обеспечение является не менее важной задачей всего конституционного регулирования. Ведь институт прав и свобод человека и гражданина без преувеличения является визитной карточкой современного конституционализма /16/. Лишь действуя в интересах человека, государство приобретает черты, присущие конституционному государству /17/. Одновременно обеспечение интересов личности, ее защита от посягательств являются признаком и правового государства /18/, поскольку гражданин, наделенный правами и реально ими пользующийся, — центральная персона в теории правовой государственности /19/, базовая идея всего конституционно-правового регулирования.
В научной литературе не зря указывается, что проблема оптимизации государственных интересов и прав человека является самой важной проблемой любого общества. Сущностным признаком правового государства и критерием легитимации власти сегодня служат права человека, причем не высшим, а верховным критерием, отмечает болгарский конституционалист Н. Неновски /20/. Диалектика взаимодействия государственной власти и личности является самым важным фактором общественного развития. Противоречие интересов личности и государства может быть разрешено только в условиях правовой государственности, когда интересы государства и интересы общества движутся путем взаимной адаптации друг другу /21/. Правовое государство — это то государство, в котором реально функционирует режим связанности власти правами и свободами человека и гражданина, которое юридически обязано их защищать и гарантировать. Связанность государства правами и свободами означает не что иное, как ограничение государства этими правами и свободами, правовую и юридическую детерминированность /22/. Как справедливо отмечает Е.А. Лукашева, права человека для того и существуют, чтобы ставить преграды произволу и беззаконию /23/. Вне всякого сомнения, можно утверждать, что именно права и свободы человека, их гарантии, реальная ситуация с их практическим обеспечением являются определяющим показателем наличия конституционного строя в конкретном государственно-организованном обществе, критерием уровня его развития. Ведь конституционный строй — это не только закрепление соответствующих институтов и отношений в конституционно-правовых нормах, но и сами общественные отношения, возникающие во всех сферах общественной жизни.
Показательным является и тот факт, что еще во французской декларации прав человека и гражданина 1789 года было закреплено, что общество, в котором не обеспечено пользование правами и не проведено разделения власти, не имеет конституции. Более того, поскольку одной из наивысших ценностей человека является свобода, защиту и уважение личной свободы человека также необходимо рассматривать как одну из важнейших обязанностей государства, которой одновременно установлены и правовые пределы его деятельности. Как обоснованно отмечает С.С. Алексеев, историческое предназначение права состоит, во-первых, в действительной реализации свободы человека, во-вторых, в преодолении произвола и насилия /24/. Права и свободы человека необходимо рассматривать как объективный ограничитель государственной власти, сдерживающий ее фактор и одновременно как обязательное условие конституционной стабильности еще и потому, что в процессе конституционного реформирования, как правило, не допускается их ликвидация либо сужение. Это означает, что парламент, принимая законопроект о внесении изменений в конституцию, ограничен существующим конституционным закреплением субъективных прав и свобод.
Третьим важным элементом правового ограничения государственной власти, на наш взгляд, следует признать практическое воплощение в государственно-правовую практику базовой конституционной идеи — принципа разделения государственной власти на законодательную, исполнительную и судебную ветви. Идеолог и один из основателей данной концептуальной идеи Ш.Л. Монтескье отмечал, что с целью недопущения злоупотребления властью необходим такой порядок вещей, при котором разные ветви власти могли бы взаимно сдерживать друг друга /25/. А неотъемлемым составляющим элементом этой модели организации и функционирования государственной власти является система сдержек и противовесов, обеспечивающая взаимный контроль за функционированием властных институций в четко определенных конституцией правовых рамках.
Кроме того, одна из трех ветвей государственной власти — судебная — призвана обеспечивать правовую защиту прав и свобод личности, в том числе и от произвола органов государственной власти, осуществлять конституционный контроль, главная задача которого состоит в правовом ограничении публичной власти в случае неконституционности ее действий /26/, а также разрешать возникающие между властными структурами правовые конфликты. Наличие в государстве действительно независимой судебной власти, с одной стороны, свидетельствует о его демократичности и правовом характере, а с другой — является одним из необходимых, обязательных условий обеспечения конституционной стабильности и конституционного правопорядка.
При этом необходимо особо отметить, что разделение государственной власти на три независимые друг от друга ветви не означает их полной и абсолютной отделенности. Более того, все ветви государственной власти должны тесно между собой взаимодействовать и сотрудничать, поскольку только в этом случае достигается максимальная эффективность всей государственно-властной деятельности, обеспечивается реальная конституционная стабильность в обществе и государстве.
Таким образом, изложенное позволяет сделать вывод о том, что ограничение государственной власти и обеспечение конституционной стабильности — явления тесно взаимосвязанные и взаимообусловленные. С одной стороны, правовое ограничение государства является обязательным условием стабильности конституционного строя, поскольку предполагает безусловное соблюдение правовых предписаний всеми государственными институциями, их ориентацию на те базовые общественные ценности, которые обуславливают сущность конституционного строя. С другой стороны, конституционным может считаться только государство, деятельность которого ограничивают четко определенные нормы и процедуры, которое обеспечивает практическую реализацию основных прав и свобод личности и в котором нашел свое реальное практическое воплощение принцип разделения и взаимодействия ветвей государственной власти. То есть правовое ограничение государственно-властной деятельности обеспечивается прежде всего реальными общественными отношениями, составляющими в своей совокупности конституционный строй.
- Корреспонденты на фрагмент
- Поставить закладку
- Посмотреть закладки
Литература
1. Кравец И. Российская Конституция и проблемы эффективности ее реализации. Конституционное право: Восточноевропейское обозрение. 2003. № 4(45). С. 72.
3. Алексеев С.С. Право: азбука — теория — философия. Опыт комплексного исследования. М.: Статут, 1999. С. 53.
4. Богданова Н.А. Система науки конституционного права. М.: Юристъ, 2001. С. 18.
5. Витченко А.М. Теоретические проблемы исследования государственной власти. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та,1982. С. 32.
8. Спиридонов Л.И. Теория государства и права. М.: Проспект, 2000. С. 112.
9. Шевчук С. Від Святого Письма до конституційного тексту. Критика. 2009. Число № 1-2(135-136). С. 7.
10. Алексеев С.С. Право: азбука — теория — философия. Опит комплексного исследования. М.: Статут, 1999. С. 49.
11. Тодыка Ю.Н. Основы конституционного строя Украины. Учеб. пособие. Харьков: Факт, 1999. С. 90-104.
13. Кравец И. Российская Конституция и проблемы эффективности ее реализации. Конституционное право: Восточноевропейское обозрение. 2003. № 4(45). С. 66.
14. Скрипнюк О. Верховенство права і демократія: концептуальні питання взаемозв’язку. Вісник академіи правових наук України. 2008. № 2(53). С. 17.
15. Кравец И. Российская Конституция и проблемы эффективности ее реализации. Конституционное право: Восточноевропейское обозрение. 2003. № 4(45). С. 66.
16. Бондар Н.С. Права человека в теории и практике российского конституционализма. Российский конституционализм: проблемы и решения (материалы международной конференции). М.: ИГПРАН, 1999. С. 110.
17. Тодыка Ю.Н. Основы конституционного строя Украины. Учеб. пособ. Х.: Факт, 1999. С. 107.
18. Симаков К.А. Личность, гражданское общество, правовое государство. Гражданин и право. 2007. № 4. С. 15.
19. Там же. С. 16.
23. Лукашева Е.А. Обеспечение прав человека как фактор устойчивого развития российского общества. Российский конституционализм: проблемы и решения (материалы международной конференции). М.: ИГПРАН, 1999. С. 73.
24. Алексеев С.С. Право на пороге тысячелетия. Некоторые тенденции мирового правового развития — надежда и драма современной эпохи. М.: Статут, 2000. С. 23.
25. Монтескье Шарль Луи. Избранные произведения. М.: Госполитиздат, 1955. С. 289.
В эпоху демократического представительного правления было бы ошибкой полагать, что избранные представители власти и бюрократы считают правительство своим точно так же, как его считали своим правители династии Цинь или французские монархи. Но в начале XX века избранные представители власти стали составлять отдельный класс, и складывается впечатление, что многие их действия служат удовлетворению их особых интересов как должностных лиц, иногда вступая в противоречие с интересами их избирателей или граждан (см.: Hardin 2003b). Отчасти они заинтересованы в простом сохранении своих должностей и власти, но нельзя упускать из виду также заинтересованность в извлечении материальной выгоды (включая дальнейший карьерный рост) и получении привилегий, которыми при иных обстоятельствах обладали бы только наиболее влиятельные служащие крупных корпораций или очень богатые люди. Так, Андрас Сайо иронично замечает: «Аморальность властей часто бывает совершенно законной, но она по-прежнему остается неэтичной, например, когда чиновник проводит отпуск на Мадагаскаре, утверждая, что целью поездки было изучение работы государственной службы этой страны» (Sajo 1998: 38). Интересно было бы познакомиться с отчетами о расходовании казенных средств на такие привилегии корпоративным демократам. Но об этих расходах говорят так же мало, как и об огромных окладах исполнительных директоров корпораций. В прошлом аристократические правители обладали такими привилегиями благодаря своему семейному состоянию, а не государственным финансам.
Адольф Берли и Гарднер Минс отмечают, что возникновение корпоративных форм организации частных фирм нарушило связь между собственностью и управлением, создав тем самым возможность конфликта интересов между собственниками и профессиональными управленцами (Berle and Means 1932: 119-125 и далее; см. также: Means 1959). Они описывают три правовые формы, которые может принимать собственность в корпоративной форме. Первая представляет собой аналог чистых прав собственности с управленцами, действующими в качестве агентов владельцев акций корпорации, которые сохраняют полные права собственности на имущество. Вторая имеет сходство с тем, что исторически наблюдалось во многих корпорациях, в том числе в последние годы во время невероятного раздувания «мыльного пузыря» на фондовой бирже 1990-х. Эта форма создает «новые отношения, предоставляя группам полномочия, которые являются абсолютными и не ограничиваются какими-то предполагаемыми обязательствами относительно их использования». Благодаря своему полному контролю над корпорацией управленцы «могут использовать его в своих интересах и могут направить часть для своих собственных целей», и мы сталкиваемся с возможностью «корпоративного разорения» (Berle and Means 1932: 354-355). Недавно мы наблюдали, что такой серьезный конфликт между управленцами и собственниками в этих двух соперничающих моделей собственности вполне возможен, когда руководство многих честолюбивых фирм в Соединенных Штатах разоряло фирмы, доводя до банкротства собственников, например, тех, чьи пенсионные сбережения практически полностью сгорели в результате последующего краха фирм.
Третья форма корпоративного правления, возможно, связана с тем обстоятельством, что они писали в эпоху, когда были широко распространены представления о превосходстве коммунизма или социализма над капитализмом (Stein 1989). Они предполагали, что корпоративная форма разовьется в то, что теперь принято называть социально сознательными институтами. Это крайне оптимистическое представление противоречит предложенному ими же трезвому анализу того, что уже вылилось в корпоративное правление. Они приводят точку зрения Вальтера Ратенау, высказанную в 1918 году, суть которой состоит в том, что «частое предприятие преобразуется в институт, напоминающий по своему характеру государство» (Berle and Means 1932: 352). По иронии судьбы, они и Ратенау оказались правы по причинам, совершенно противоположным тем, которые приводили они. Корпорации не стали походить на государство в работе на благо общества; скорее, государство стало похожим на корпорации, собственность и управление в которых четко разделены.
Вопреки Ратенау, представительное правление представляет собой форму организации, которая в каком-то смысле аналогична корпоративной форме управления предприятием. Избранные представители власти действуют как «профессиональные» управленцы от имени граждан, которые являются «собственниками» государства. В основном эти представители власти сами следят за собой, если вообще следят, а граждане лишь изредка напоминают о себе, главным образом, во время выборов. Сайо отмечает, что «основополагающий миф парламентского народного суверенитета сегодня, а именно — что члены представляют народ или нацию, доказать невозможно» (Sajo 1999: 118). Чиновники — это такие же совладельцы, как и граждане, но то, что они получают за управление, зачастую намного превышает все, что они могут получить в качестве своей доли общего блага, создаваемого правительством, точно так же, как корпоративные управленцы из Tyco, WorldCom и Enron получали намного больше от разорения этих фирм, чем от действительного увеличения стоимости акций, которыми они владели. На самом деле они, как и предсказывали Берли и Минс (Berle and Means 1932: 296-297), манипулировали рыночной стоимостью этих акций через предоставление искаженной бухгалтерской отчетности с целью собственного обогащения. Контроль над руководством корпораций осуществляли корпоративные советы, члены которых назначались, а многие в этих советах также получали фондовые опционы.
В принципе, избранные представители власти подвергаются большему контролю, но на деле, если их поведение не становится вопиющим, их могут контролировать только их противники во власти. Даже если я не одобряю поведение отдельных представителей своей партии, то всякое действие, которое может быть предпринято мной для отстранения их от власти, будет выгодно не другим, более достойным представителям моей партии, а кандидатам от соперничающей партии, которые получат еще меньшее одобрение с моей стороны, чем нечистые на руку представители моей собственной партии. Демократов, которые голосовали за Ральфа Нейдера, обреченного на проигрыш, справедливо обвиняли в том, что они помогли стать президентом Джорджу Бушу-младшему. Я не откажусь от поддержки своей партии, пока ее представители не вызывают открытого недовольства и не выказывают заботы исключительно о собственных интересах в ущерб мне и моим согражданам.
Если бы при правлении Эндрю Джонсона (1865-1869), Ричарда Никсона (1969-1974) и Билла Клинтона (1993-2001) их партии имели большинство мест в Конгрессе, они вряд ли бы столкнулись с серьезной процедурой импичмента. И только аномалия так называемого смешанного правительства в Соединенных Штатах делает возможным возникновение такой угрозы. Например, во время кампании против Клинтона интересы большинства представителей демократической партии в парламенте, как демократов, заключались в его защите, а интересы республиканцев, как республиканцев, в нападках на него. И закономерно, что почти все демократы считали его прегрешения недостаточными для отстранения от власти, а почти все республиканцы считали такие прегрешения достаточными. В случае Эндрю Джонсона один из радикальных республиканцев, выступавших против него, в случае отстранения Джонсона занял бы пост президента и назначил бы многих других представителей своей партии на должности в органах государственной власти. Непросто отделить личные интересы от позиций, занимаемых всеми этими людьми, но трудно поверить, что их личные интересы как представителей власти не были важным фактором.
Разница между законодателями и избирателями заключается в том, что первые становятся сведущими в политике и даже законодательстве и управлении благодаря специализации своих ролей. Кроме того, они занимаются разработкой ресурсов, позволяющих им оставаться у власти. Наши представители, по определению Бернарда Манина, даже становятся аристократами в том смысле, что им приходится обладать относительно высоким уровнем компетентности и иметь большие заслуги для того, чтобы занимать свои должности (Manin 1997: ch. 4). Как отмечал американский конституционалист Бенджамин Раш, писавший под псевдонимом Нестор, правление не может быть хорошим, когда его осуществляют люди, «тратящие три года на овладение профессией, которой сразу же после этого им запрещают заниматься» (Nestor 1786; см: Hardin 1999: 225). Кроме того, на самом деле избранные представители власти явно не представляют своих избирателей в том смысле, что они имеют с ними много общего. Например, в современных демократических правительствах трудно найти представителей рабочего класса, а в американских законодательных органах очень велико представительство юристов. Представительство групп часто осуществляется через так называемое активное представительство людьми, которые сами не разделяют интересы групп, представляемых ими. Например, сенатор от штата Массачусетс Тэд Кеннеди часто представляет интересы членов профсоюзов и бедняков, хотя он в жизни не принадлежал ни к одной из этих групп.
Очевидный, но неприятный вывод из всего вышесказанного заключается в том, что представители власти пользуются значительными преимуществами, которых нет у простых граждан. И это относится не только к Сильвио Берлускони, который использовал свою официальную власть для принятия выгодных для него законов. Например, он предложил и протолкнул законодательство, позволившее изменить место суда над ним за взяточничество таким образом, чтобы процесс велся в суде, более дружественно настроенном по отношению к нему (Bruni 2002, 2003). Для этого ему нужно было принять общее законодательство, но вряд ли были те, кто считал, что он заботился о всеобщности законодательства. Более важно, что законодатели пользуются значительными преимуществами, которых нет у простых граждан, в том смысле, что и без таких откровенных действий, как у Берлускони, избранные представители в правительстве могут паразитировать на остальном обществе, становясь богаче, чем они могли бы стать, занимаясь любой другой деятельностью, создавая для себя привилегии, по сравнению с которыми их обычное жалованье кажется жалкими крохами, и обеспечивая себе и даже своим родственникам места во власти. Как правило, они поддерживают те или иные законы в расчете на получение вознаграждения от тех, кому такое законодательство выгодно, а не потому, что оно полезно для экономики. Благодаря использованию таких средств, позволяющих им оставаться у власти, они становятся аристократическим классом, существующим отдельно от общества, которым они правят и которое они представляют.
К таким выводам приводят даже самые утонченные мэдисоновские или юмовские представления о человеческой природе. Роберто Михельс (Michels 1949) утверждал, что демократическое правление политических партий — особенно европейских социалистических партий его времени — неизбежно должно было привести к созданию аристократии, обладающей большей властью над рядовыми членами. Это утверждение применимо и к демократическому правлению вообще, хотя в последнем случае, как правило, лучше следят за тем, чтобы не допустить худших эксцессов олигархической власти. Как выразился Михельс, «кто выступает за организацию, тот выступает за олигархию». Теперь можно сказать, что тот, кто выступает за выборную представительную демократию, точно так же выступает за олигархию.
В рассуждениях Манина и Михельса об аристократии руководства проблему составляют не отдельные избранные представители власти, а их класс. Как отмечал Джон К. Калхун, «пользы от обладания властью в правительстве и, следовательно, всеми подобающими почестями и наградами самой по себе, даже если не брать в расчет все остальные соображения, достаточно для раскола… общества на две большие враждующие партии» (Calhoun 1992: 16). Как класс, политическая аристократия паразитирует на обществе, которому она якобы служит и которое избирает ее. Хотя некоторые представители могут поддерживать тесную связь со своими избирателями, референтной группой для многих представителей, скорее всего, будут служить их коллеги-«аристократы», а не их избиратели, при условии, что они уделяют достаточно внимания определенным проблемам, особенно тем, что важны для избирателей. И будто бы могущественные граждане со своей способностью избирать представителей власти не в состоянии отказаться выбирать всех них; иногда они могут отвергнуть явного зарвавшегося. В Соединенных Штатах они редко выступают против должностных лиц. Эдмунд Берк считал, что граждане должны с почтением относиться к своим аристократическим лидерам. Сегодня трудно найти того, кто сможет привести доводы в пользу такого общественного почитания, но при этом многие с невероятным почтением относятся к избранным представителям власти и к их известности. Такова особенно уродливая черта современных демократий, которая, возможно, еще более уродлива и более широко распространена в Соединенных Штатах, чем в остальных развитых демократиях.
Отметим также, что семейные связи per se во многом способствуют политическому успеху, по крайней мере, в Соединенных Штатах. На президентских выборах 2000 года в США обе ведущие партии имели кандидатов, которые происходили из старых политических семей. Брат нынешнего президента — губернатор третьего по величине штата, и его часто называют возможным следующим кандидатом от республиканцев, который сменит своего брата на посту президента. В сенате и палате представителей есть отцы и сыновья, родные братья и сестры, а также супруги семей Чейфф, Пелоси, Кеннеди, Юдалл, Бентсен, Сунуну, Мурковски, Доул и Клинтон. Среди губернаторов наиболее известны семьи Тафт, Ромни и Буш. В 2002 году сразу же после губернаторских выборов в штате Аляска Фрэнк Мурковски, злоупотребив властью, назначил свою дочь на освободившееся место в сенате (Kurtz 2003). Американцам, указывавшим на семейственность в политическом руководстве некоторых коммунистических государств, следует вспомнить о своей собственной системе наследования политической власти и привилегий.
Калхун потратил два последних десятилетия своей жизни, защищая рабство и право южных штатов сохранить его. Меньшинство, которое он защищал в своих сочинениях, было меньшинством южных штатов, а его представители в национальном правительстве выступали против большинства антирабовладельческих штатов и их представителей. Но некоторые его рассуждения, касающиеся других проблем, представляются вполне убедительными. Он говорил о возможности использования представителями власти своего должностного положения для удовлетворения частных интересов задолго до того, как Берли и Минс рассмотрели этот вопрос применительно к руководству современных корпораций. Хотя корпоративные формы организации встречались уже в XVII веке, первым крупным производственным предприятием, организованным на таких началах — со значительным числом миноритарных акционеров, была первая крупная текстильная фабрика в Новой Англии, построенная в Уолтэме, штат Массачусетс, в 1813 году (Berle and Means 1932: 10-11). Эта компания возникла спустя четверть века после изобретения современного представительного правления в американской конституции 1787 года, так что, в каком-то смысле, корпоративная форма управления с немногочисленными менеджерами и большим числом собственников впервые была испробована американским правительством, которое остается крупнейшей корпорацией в мире, несмотря на взлеты и падения тысяч крупных частных корпораций.
Восточноевропейские демократические государства также, по-видимому, встали на путь корпоративной демократии. Можно утверждать, что значительная часть политиков прошлого продолжала оставаться у власти потому, что она имела человеческий капитал, позволявший участвовать в дебатах и публичных выступлениях, а также заниматься организацией и мобилизацией граждан. Кроме того, они имели социальный капитал связей с более крупным классом тех, кто пользовался влиянием в политике, и прежде всего с другими политиками. Эти люди составляют аристократию правителей, отобранных в коммунистических партиях, которая быстро стала избираемой аристократией. Значительный человеческий капитал, который они приобрели при старой системе, оказался востребованным при проведении политический кампаний и дал профессиональным политикам преимущество перед многими «любителями», которые пришли в политику de novo после либерализации.
Некоторые «любители», например, Вацлав Гавел, были достаточно харизматичны и незапятнаны связями с коммунизмом для того, чтобы преуспеть в политике. Гавел оставался у власти так долго именно благодаря тому, что он отошел от политики, позволив таким людям, как Вацлав Клаус, взять на себя бремя ответственности, а иногда и вины, за действительную политику. Лех Валенса в Польше быстро утратил свою харизму вследствие своей самостоятельности и излишней горячности. Его демократические мантры скрывали простое властолюбие. Он не смог приложить свой необычайный организационный талант к миру активной политики при новом либеральном порядке. Но все эти люди, считающие себя демократами, на самом деле являются корпоративными демократами. Тезис Манина применим к восточноевропейским обществам с самого начала либерального перехода.
Примечательно, что корпоративные демократы смогли использовать свои профессиональные знания для успешного выполнения различных ролей в переходном и более позднем обществе. Они обладали профессией, которая позволила им преуспеть, несмотря на возраст (многим из них было за пятьдесят), учитывая, что в остальном обществе люди старше пятидесяти серьезно потеряли в статусе и благосостоянии после потрясений 1989 года. Человеческий капитал и организационные роли людей старше пятидесяти, не добившихся больших успехов в жизни, резко сократились в новом мире экономического либерализма: они были слишком стары, чтобы направить свои таланты на другие занятия.
читать всю статью